PoliticMain

Еще Аристотель открыл, что всякая людская общность есть общность различных устремлений, а посему никакой единый порядок не мог и не может удовлетворить и облагодетельствовать всех. Вот и коммунизм никто не попрекает за то, что ничем он в данном смысле и в лучшую сторону от других устроений не отличается, хотя сам себя, а значит, и других тоже, он убеждал, сея вокруг иллюзии, в обратном. Точно так же крах любого деспотизма не происходит по причине чрезмерной или недостаточной его жестокости, а тогда, когда человеческим созданием последняя воспринимается как бессмысленность и беспричинность, то есть когда не может уже больше оправдывать себя жизненной необходимостью.

По названной причине не только люди обыкновенные, – если таковые существуют, – но и разные интеллигентские зануды, вопреки факту, что всегда находили коммунизм несколько "неестественным", вынуждены терпеть его до тех пор, покуда он, пусть даже силовым путем, решает те жизненно важные для нации вопросы, которые иные общественные силы по тем или иным обстоятельствам решить не в состоянии.

Осуществимость коммунизма ставилась под сомнение с момента зарождения его как идеи, а протесты против несоответствия между тем, что он обещал и что выходило на поверку, раздавались из собственных его рядов с тех пор, как он добрался до власти. Ни один из подвидов революционного деспотизма такого соответствия достичь не смог, коммунизму это также не удалось. Что же и говорить о его попытках отождествить себя с деидеализированными естественными устремлениями – с нормальной повседневной жизнью людей? Вот почему коммунизм, сыграв роль генератора революционного насилия сообразно потребностям некоторых современных нам общественных систем и наций – как некоторые системы и нации в иные времена ощущали схожую потребность в иных, но также на насилие сориентированных революционных силах и начинаниях, – должен быть заменен "естественным", "неидеальным", то есть деидеализированным строем. Это с неотвратимостью диктуется самой природой и исторической ролью любого революционного учения и любой революции: человеческая жизнь, за неимением цели определеннее и конечнее самого бытия, со временем отвергнет и коммунизм – революционное учение и революционную власть, – невзирая ни на какие его идеальные цели и, еще меньше, – на добрые намерения и лучшие качества его вождей.

Общественно-экономические отношения, установленные коммунизмом, в том числе и ради собственного увековечения, сами по себе еще не причина его конфликта с течением жизни, хотя и они, бывает, что используются в качестве рассадника новых идей и форм. Возможно, причины как таковой вообще не существует, по крайней мере единственной и неоспоримой: просто со временем накопились наблюдения и произошел сдвиг в отношениях, так что сами коммунисты перестают верить в коммунизм, а жизнь человеческая, раскрываясь в большей комплексности, перестает выносить рамки, в которые загнала ее марксистская идеология и на которых по-прежнему настаивает тонкая прослойка власть имущих. Это происходит медленно, – если сравнивать с продолжительностью известных по прошлым временам периодов революционного насилия, но и быстро, – если учитывать размах индустриальных и других преобразований, задуманных, а частично и осуществленных.

Самые серьезные и укоренившиеся болячки коммунизма не проистекают сегодня из сопротивления "классового врага", которого, почитай, и не осталось уже, или из агрессивности "империализма" – завладев "атомной смертью", коммунисты сравнялись с ним и сосуществуют в мире и сотрудничестве. Недуги в самом коммунизме, и поэтому, видно, для их ликвидации требуется тем больше усилий, чем более он предоставлен сам себе. Коммунизм вытесняется самой жизнью, а могилу ему роют свои же, в большей или меньшей мере догматически настроенные прагматики: одно и то же, можно сказать, поколение его вождей оборачивается поначалу из революционеров в деспотов, а потом – в "либералов", которым коммунистические идеи представляются как бы монетой для взаимных расчетов или тонюсенькой, готовой вот-вот сползти, позолотой. Частые перекрашивания коммунистических вождей, что благополучно сочетается у них с напрочь лишенным разумности, зашоренным противодействием жизни, действительности, ведет к тому, что коммунизм – когда-то огонь, которым пылали, и надежда, во имя которой всем на свете жертвовали миллионы борцов, – в разложении своем выглядит безобразнее любого из изживших себя прежних порядков. Отражая реальность, поэты предчувствуют уже, что коммунизм сам обесчестит все свои святыни.

Драматург и сатирик Матия Бечкович, скрываясь под псевдонимом, так описывает югославское общество образца 1967 года:

"Многие по сегодняшним меркам столь обычные, даже будничные явления были бы в одна тысяча девятьсот сорок пятом году приняты за невероятные и невозможные. Никто тогда не мог представить себе, что двадцать лет спустя несколько десятков тысяч югославов будут работать за границей. Единственно реакционеры могли бы додуматься до того, что бывшие бойцы коммунистические партизаны. – М. Дж.) станут гнуть спину на бывших немецких солдат. Никто, конечно, не поверил бы, что студенты будут все так же разносить молоко, а отпрыски революционеров получать образование на стороне. А ведь это были хорошие пропагандистские аргументы против буржуазии, призванные скомпрометировать ее. Кто мог знать тогда, что в мире объявятся прогрессивные короли и со многими из них мы подружимся? Обладателям самой извращенной фантазии, ничего святого за душой не имеющим, даже присниться не могло, что в Югославию на летний отдых наведается с семьей Эрих Раякович нацистский военный преступник. – М. Дж.). Мало кто ведал, что церкви и дворцы – наше культурное наследие, бесценная наша история. Были и такие, что, возвращаясь из грядущего, делились с народом впечатлениями. Они утверждали, а вокруг все верили, что в этом грядущем не будет, безработных, неграмотных, без вины осужденных и обездоленных. В грядущем также отсутствовали: проститутки, бары, игорные дома, стриптиз, коррупция, разница в достатке, зарплаты, чиновники, домработницы, мода, хозяйки, прислуга и даже дворники! Только полные негодяи могли поверить, что нам не станет хватать электричества, что будем закрывать школы, сострадать американским президентам, курить американские сигареты, нахваливать американские напитки, жевать американскую жевательную резинку, носить итальянские туфли, пить испанские вина, с удовольствием покупать немецкие автомобили, петь ковбойские песни… Кто мог поверить, что бывшие немецкие солдаты станут нашими зятьями и желанными, почитаемыми туристами? И все это нормально сегодня. Так должно было случиться: один период расправился со своими заблуждениями, другой – со своими. Невозможные вещи сделались былью…"